тителей и беседовал с ними. Всех он всегда встречал с истинно-христианскою любовию и чисто-русским радушием, называя при этом: батюшка мой", "матушка моя", "радость моя". Никого не поражал он жестокими укоризнами или строгими выговорами, ни на кого не налагал тяжкого бремени. Высказывал он нередко и обличения, но кротко, растворяя слово свое смирением и любовию. У посещавших его не было такого страдания, такой скорби, которых бы он не разделил, не принял в свою душу и для врачевания которых не нашел бы целебоносных средств. Духовная радость проникала св. старца настолько, что его никогда не видали печальным или унывающим, и это радостное настрофние духа он старался передавать и другим. Владея знанием человеческого сердца до самых сокровенных его изгибов и «даром пророчества украшенный», он мог проникать в тайники души ближнего, раскрывая его помыслы и желания, равно видеть прошедшее и будущее, прозревая в судьбы отдельных лиц, и даже целого народа; знал нужды ищущих его помощи прежде, чем они успевали высказать их, исповедывал некфторых, из ложного стыда боявшихся его обличений, сам сказывая их грехи, как будто онп были совершены при нем; мог давать ответы на письма, не распечатывая их и заранее зная их содержаниф. Речь св. старца всегда соответствовала потребностям его слушателей, имела ближайшее отношение к их жизни, их частным нуждам и случаям. Свое слово он, как и всю свою жизнь и все свои действия, всегда основывал на Свящ. Писании, святоотеческих творениях, поучи-тельных примерах из жизни святых, особенно тех, которые были наиболее доблестными ревнителями и поборниками Православной веры. Его речи, иоражавшие своей дивной простотою, согревали даже черствые и холодные сердца, озаряли души духовным разумением, растворяли их к слезному и сокрушенному покаянию, возбуждали отрадную надежду на возможность исправления и спасения даже в закоренелых и отчаявшихся грешниках, наполняя их душу благодатным миром. Вот почему богатые и бедные, знатные и простые, юные и старые ежедневно (до тысячи человек, а иногда до двух и более) стекались к его келлии и, падая ниц пред согбенным старцфм, открывали тайны своей совести, поверяли свои скорби и нужды и принимали с искреннею любовию и благодарностью каждое его слово. Всех он благословлял, поучал, назидал, многих исповедывал, больных исцелял, многим давал лобызать висевшее у него на груди медное распятие его материнское благословение (с которым он никогда не раздавался при жизни и с которым лег и в могилу), или св. икону, стоявшую у него на столе, иным давал на благословение антидору или св. воды, или сухариков, другим начертывал на челе знамениф креста елеем из лампады, некоторых обнимал и лобызал с приветствием: «Христос воскресе». Никто не уходил от него без облегчения и душевного умиротворения, без действительного нацтавления и благодатного утешения, никому не было отказа в помощи, и он «благодатна Пресвятого Духа озаряемь», с великою любовию и духовной радостью до конца своей жизни нес свое великое служение старца-наставника, считая это служение делом своей совести, обязательством своей жизни, в котором Господь потребует от него отчета на Страшном суде. Сияя «в пустыни Саровстей, яко солнце», пр. Серафим имел великое значение и для развития местного женского иночества. С истинно-отеческою любовию и иопечительностию он заботился о Ди-веевской, а также Зеленогорской и Покровской общинах (см. Нижег. еп.). Отношения его к Дивеевской обители были особенно трогательны, и её внешнее и внутреннее благосостояние было для св. старца предметом постоянных забот, начиная с того времени, когда он еще был иеродиаконом. Совершив свое земное поприще, предузнав о своей